Поэтов всех времён отличает способность воспринимать глубинные токи пространства.
Но современные поэты, в унисон с развернувшимся гуманитарным движением по сближению человеческой души с окружающим миром, отличаются небывалой чуткостью к геопоэтическому потенциалу ландшафтов, особенно тех мест на земле, с которыми связана их собственная жизнь. И не случайно поэтическое самовыражение посредством проницания пространства является сегодня одной из «предпочтительных сфер» сонетного творчества, что и подтверждает творческий опыт крымского поэта Валерия Митрохина (р.1946).
Наш разговор о сонетном творчестве Валерия Митрохина начнём с очевидного: он самый последовательный крымский сонетист. Его длительная верность жанру воспринимается как некая глубинная заданность творчества, от которой невозможно освободиться. Поэт действительно отличается редкостным ракурсом поэтического мироосмысления: плоды его углублённой созерцательности требуют непреложного философского обобщения афористическим высказыванием. Литературоведы называют такое качество поэтов «повышенной структурностью лирического мышления» и ещё по-другому – умение «чувствуя, думать». А это, по существу, и есть сонетный ракурс художественной мысли.
Хотелось бы понять, из чего выросла эта сонетная «заданность» Валерия Митрохина…
И здесь самое время сказать что-то важное о нём, как о поэте вообще… Если кратко, то В.Митрохин из тех поэтов, которые не могут быть непоэтами. Но, как вразумляющее дополнение приведём его яркий импрессионистический портрет, исполненный верным другом, тоже писателем и поэтом, Дмитрием Тарасенко: «Поэтическую натуру Валерия Митрохина можно угадать не только по его двадцати книгам, изданным в то время, когда каждую рукопись обсуждали и рецензировали на худсовете. Она во всем – и в чутье к слову, и в предельной искренности суждений, почти всегда резких, часто безоглядно-полярных, и в юношеском максимализме, и в порывистом снисхождении к чужим слабостям, и во внезапном прощении чужого предательства. <…> Общаясь с Митрохиным, вспоминаешь строки из песни Высоцкого: «Могу одновременно грызть стаканы и Шиллера читать без словаря...» Да, он грубый мужик, выросший в керченском интернате, где учат отвечать на обиду кулаком. Он и вспоминает о родной деревне на Керченском полуострове без ностальгических украшательств, жестковато, правдиво:
Бат, Бату, Батый, батог...
Арабат, арба, дорога...
Отпечатки тысяч ног
Ворога времен Сварога.
Арабат – песчаный край
Меотийского болота,
Родина потомков Лота,
Не попавших в Божий рай.
Но он и лирик. Он посвятил любимой триста шестьдесят пять стихотворений – каждый день хотя бы несколько строк! Смеет ли мечтать о таком подарке земная женщина? Уже в зрелые годы поэт даже плакать научился, как не умел и не мог позволить себе в детстве. И в самом земном, повседневном он умеет находить красоту, пронизанную светлой печалью.
<…>
Жизнь в литературе, литература в жизни. Где-то в неразличимо-дальних воспоминаниях остались золотистые полоски керченских пляжей, молодецкие забавы, институт, семейные радости вперемежку с мытарствами, бесчисленные командировки, поездки по огромной стране, встречи с известными писателями, веселые вечеринки, премии… И праздник при выходе каждой новой книги…» Особо выделим одно важное для нас замечание Д.Тарасенко: у Митрохина все произведения, даже путеводители по знакам зодиака, «не предполагают существования какой-то другой земли, кроме Крыма!» (Дмитрий Тарасенко, «Тех времён во мне витает эхо» – Интернетресурс).
Этот ёмкий портрет дополним своим умозаключением, ранее высказанным в книге «У Времени на юру». Речь идёт о способности поэта найти средства противостоять агрессивному прагматизму постперестроечных лет и оставаться верным тому заветному, что было добыто напряжением раздумчивой жизни. Это ценное человеческое качество представляется нам как «мудрый стоицизм» («У Времени на юру. История Крыма в русской поэзии». / Составление, историко-литературный очерк Л.Корнеевой. – Симферополь, 2014. С.483).
Вспоминаем обо всём этом не случайно: разве не в природной мудрости, сочетающейся с эмоциональным богатством души, – корень любого сонетиста?
Замечено, что большинство поэтов обращаются к жанру сонета в пору своей творческой зрелости, когда между мыслью и словом уже сложились плодотворные отношения, и «стеснённость» формы сонета уже не может нейтрализовать самобытность и свободу поэтической мысли. Но крымский поэт Валерий Митрохин написал своё первое сонетное произведение, можно сказать, в юном возрасте. Это был даже не отдельный сонет, а венок сонетов, с романтическим названием «Медовый месяц май» (1969).
Как известно, форма венка сонетов ориентирована не просто на размышления, она содержит в себе механизм своеобразной логической задержки на самых ценных сторонах осмысляемого явления, повторения наиболее важных наблюдений. Такая поэтика автоматически превращает стремительного поэта в неспешного мыслителя, целенаправленного на выход из очередного жизненного лабиринта. Видимо, с тех пор логика сонетного мышления вошла в художественный стиль поэта, а, исходя из содержания творческого багажа, можно сказать, стала его второй натурой. И это просматривается не только в перманентном процессе созидания авторской сонетианы вплоть до сегодняшних дней, но и в эпическом строе прозы, особенно наглядно – в первом романе «Искорень» (1982), где одна из содержательных линий построена по принципу перетекания последней фразы предыдущей главы в первую – последующей.
Так что каждый, вдумчиво соприкоснувшийся с творчеством Валерия Митрохина, сможет увидеть – и в парадоксально афористической прозе, и в содержательно заострённой поэзии – специфические черты сонетной поэтики. Похоже, сонетная философия отразилась и на характере поэта: от природы импульсивный и порывистый, он вырастил в себе великодушную снисходительность ко всякого рода злопыхателям и завистникам. Думается, прежде всего, ради сохранения внутренней уравновешенности, без которой нельзя написать ни одной художественно значимой строки. Сам поэт не однажды признаётся: «Сонет многому меня научил».
О том, насколько значим сонетный опыт в творческом самосознании В.Митрохина, более всего свидетельствует тот факт, что поэт выделил сонеты, как отдельный пласт своего творчества, изданием книги «СОНЕТЫ и другая поэзия» (Симферополь, 2016). Примечательна главная мысль предисловия к этому изданию, написанного дочерью поэта Еленой Митрохиной. Она выражает осторожную надежду, что «автор книги <…> делает ещё один шаг на пути развития сонета», и предметно аргументирует свою надежду безграничностью тематического диапазона представляемых сонетов: от интимно-любовных переживаний, пейзажно-созерцательных и иронико-бытовых наблюдений до философских и даже политических размышлений.
Да, действительно, сонетное творчество Валерия Митрохина, серьёзно активизирующееся в последние годы, может впечатлить самого взыскательного почитателя поэзии, и не только своей тематикой. Самое замечательное то, что каждое из множества сонетных произведений поэта хранит изначальную родовую черту сонета – исповедальную чувственность автора. По большому счёту, все сонеты Валерия Митрохина замешаны на любви: к женщине, к поэзии, к детям, к родной земле… И хоть многие из них далеки от классического канона, сомнений в их сонетности не возникает. Ведь сейчас даже далёкий от литературоведческих разысканий стихотворец и читатель наделён удивительной чуткостью к сущности сонета и способен почувствовать жанрообразующую роль его содержательного начала, в той или в иной степени сориетированного на канон внешней формы. А как мы уже знаем, от степени соответствия канону различают строго классические сонеты, вольные сонеты и сонетные формы. Парадокс в том, что именно в непуристических сонетных формах свершается таинство развития жанра, выявление его новых возможностей. Ведь сонетная форма, менее стеснённая строгими формальными правилами, но сохраняющая сонетный дух, способна наиболее эффективно осовременить сонетный архетип в индивидуальном поэтическом творчестве. Как мы знаем, ещё Пушкин задал русскому сонету плодотворное направление для развития: не рабское подражание классическим образцам, а поиск индивидуального авторского жанра. И крымский поэт Валерий Митрохин своим сонетным творчеством показывает, что, вослед русским классикам, мыслит не «жанровым каноном», а в свободном культурно-историческом пространстве «родовой памяти жанра», и что перед ним тоже открыто «свободное поле эстетических экспериментов по жанровому синтезу».
Подчеркнём, что Валерий Митрохин сознательно избрал для себя путь вольного русского сонета. И вот как он сам это объясняет: «К моему огорчению, стремление к воссозданию строго канонической формы (у меня есть несколько абсолютно удачных попыток) меня заморачивало. Я в такой работе утрачивал ощущение очарования. Терялось звучание и чувственность. А также исчезала и легкость, которая сходила на меня по священному принципу: «Как Бог на душу положит». Лично для меня творчество не может и не должно быть мучительным. <…> Творчество это счастливое беспамятство, после чего ты вдруг очнёшься и увидишь готовую вещь; когда ты эту вещь не смеешь считать своей, хотя имеешь к её возникновению самое непосредственное отношение» (Из частной переписки).
Оказывается, у поэта, даже с таким трепетным отношением к свободе творчества, обращение к сонету может быть плодотворным. Но, как мы понимаем, при одном условии: если у поэта устойчиво сформировалось сонетное мышление. Лишь в этом случае обращение к канонической форме нельзя считать безосновательным, особенно на фоне нередких в современном информационном поле технически совершенных 14-строчников, напрочь лишённых сонетного духа.
В сонетах же Валерия Митрохина такой дух присутствует. Большинство его произведений этого жанра, по строфике и диалектическому строю мысли, наиболее близки к шекспировскому сонету: обычно, они состоят из трёх катренов (чаще всего с традиционной рифмой: abab cdcd efef, но бывают и другие варианты, даже парная) и двустишия (gg). Мысль в его сонетах, как правило, развивается драматично, с психологически тонкими колебаниями смыслов. Наиболее отличительная особенность поэтики сонетов Митрохина в том, что «моменты смысловой вспышки», по канону призванные замкнуть сонетную композицию, у него могут происходить на любом этапе сонетной медитации.
Как самобытный и целостный пласт авторской поэтической культуры, сонеты Валерия Митрохина, несомненно, заслуживает системного литературного исследования. Мы же намерены поразмышлять лишь об одной, для нас очень важной, хочется сказать, ключевой теме его сонетного творчества – теме Крыма.
Сказать, что Валерию Митрохину присуще геопоэтическое видение – ничего не сказать. Поэт, родившийся в самом нетуристическом регионе Крыма – в суровой степной зоне его северо-восточной части, недалеко от Керчи (ныне Ленинский район) – смог проникнуться природно-исторической особостью и ценностью родной земли на самом глубинном уровне человеческой души. Более того, самые корневые смыслы поэтического мира Валерия Митрохина неразрывно связаны с местом рождения. Многие его крымско-приазовские поэтические медитации – не прекраснодушное любование экзотическими прелестями Крыма, а действительно сыновнее переживание и неброской красоты, и пронзительной суровости родной земли. И эта особенность его душевного устройства наиболее открыто просвечивает именно в сонетах, где смыслы сгущаются до вескости апокрифа:
МОЙ РАЙОН
Не имея лучшего досуга,
Я бродил по зарослям овсюга.
Я часами пел подобно птице,
Пил росу, клевал зерно метлицы.
Прах пыльцы и яд, и мёд, и споры
С той поры в мои проникли поры,
Каждую молекулу и атом
Освежают горьким ароматом.
Испокон кормилица и житница
Снится так, что голова кружится.
Даже если час мой не равён,
Всё равно лечу в степной район.
Потому что только там я дома –
Чадо тех корней и чернозёма.
11.05.2013
Особенно ценно, что о коренных основах бытия поэт умеет говорить без нарочитого пафоса, без абстрактных штампов, в увязке с простыми подробностями своей жизни:
МОЛОКО
Нам было холодно и голодно.
Сидели на печи, пока
Не звякнет в коридоре колотно
Ведро парного молока.
Нет ничего вкусней на свете
И ароматней молока,
Сенной горчинкою о лете
Напоминающей слегка.
Наверное, с тех самых пор
Всё сладкое горчит немного:
И мёд, и радость, и кагор
Исповедального причастья,
И даже всепрощенье Бога,
И даже предвкушенье счастья…
11.01.2014
Попробуем вникнуть в содержание и строй этого сонета. Бытийный уровень его художественного замысла очевиден, как очевидна и главная особенность внешней формы – неканонично расположенный сонетный замок. Но как глубоко обоснованно это нововведение автора! Замок здесь блестяще исполняет не только общую резюмирующую роль, но и роль органичного связующего звена между повествовательной частью сонета – о крымском послевоенном детстве автора – и особенностью мироощущения всей жизни поэта: его способностью во всяком благе чувствовать сущностную составляющую, исходящую от земли: «Наверное, с тех самых пор всё сладкое горчит немного…»
Многие стихи Валерия Митрохина говорят о том, что именно через драматическую многозначность крымских реалий поэт впитал так же и «вселенский гипноз» поэзии. На наш взгляд, наиболее открыто и выразительно об этом сказано в следующем сонете:
ВЕРСИФИКАТОР
Я родился в глинобитном доме.
Жил на тектоническом разломе.
Где случайно в чаще сикомор
(Полагаю, волей Демиурга)
Натолкнулся на перо Симурга,
То, которым и пишу с тех пор.
И не туча надо мною вьётся,
И сверкает вовсе не стрела.
Это от Симургова крыла
Молния летит на дно колодца.
Из него я постоянно пил,
Утоляя свой природный пыл.
Молнии живительное жало
Божьим светом душу заряжало.
27.03.2013
Художественный объём этого сонета обеспечен свободным владением автора символическими образами мировой культуры. В центре содержательной экспозиции сонета – фантастическое существо иранской мифологии, образ бессмертной птицы Симург, традиционно используемый восточными поэтами Фирдоуси, Хайамом, Рудаки, Руми как орудие судьбы. По легенде, Симург, подобно египетскому Фениксу, сжигая себя на костре, возрождается из пепла, а каждое его сожжённое перо дарует людям бессмертие души.
Как видим, это сонетное произведение тоже выстроено новаторски: сонетный замок («Я родился в глинобитном доме. / Жил на тектоническом разломе») здесь одновременно и начало всех начал (потому и открывает символическую картину, изображённую сонетом), и обобщающее объяснение судьбы поэта. И вряд ли найдётся читатель, который не проникнется исповедальной вестью о том, что орудие своей судьбы – «перо Симурга», «которым и пишет с тех пор», – поэт нашёл именно потому, что «жил на тектоническом разломе», то есть в зоне особого напряжения пространства. Да и «воля Демиурга» (в античной традиции, создателя всего сущего) упомянута неспроста. И это не единственное произведение, где поэт – не только в тексте, но и в подтексте, а то и в затексте – оговоривается об осознании горнего происхождения своего дара.
Один из знаковых образов в крымских медитациях Митрохина – образ моря, и в сонетах он особенно выразителен. Сразу заметим, что родным морем В.Митрохин считает Азовское. В одном из своих сонетов он прямо заявляет: «На Азове мои азы…». Но программным представляется другое стихотворение, так и названное – «Азовское море». Окунаясь в сияние его словесной плоти, окончательно убеждаешься, что сонет для Митрохина – отнюдь не выморочное умозрение, умерщвляющее плоть жизни. И это не наработка опытного сонетиста, это изначальный чувственный посыл души поэта, проявившийся уже в его первом сонетном произведении – венке сонетов «Медовый месяц май» (1969). Именно тогда, ещё в атеистическую эпоху, впервые громко, хотя и на уровне интуиции, зазвучала поэтическая тема всей его жизни – божественного смысла родной природы в системе жизненных и эстетических ценностей человека:
Соединились голоса природы,
В них столько света, воздуха, свободы.
Они во мне. Я счастлив…
Смешались души с запахами пашен…
О матушка материя живая!
И вот мы наблюдаем, как в сонете «Азовское море» происходит выплеск многозначных впечатлений от живой природы:
АЗОВСКОЕ МОРЕ
Необъятная моря мембрана.
Ослепительно-синий штиль.
Голос чайки разбудит рано.
В небе солнца готический шпиль.
Сеть рыбацкая вместо шторы.
Сеть рыбацкая вместо ремня.
Отдалённые разговоры
По воде настигают меня.
Как прививкой в момент рожденья
Чувство слова вселилось в меня.
Это стиль моего поведения –
Наслаждаться началом дня.
Блещет море пасхальным огнём.
Плещет радостно в сердце моём.
14.08.2012
Искусные импрессионистические мазки первых двух катренов рождают в воображении ёмкую и неотразимую по живописности картину раннего утра на море («необъятная моря мембрана»; «ослепительно-синий штиль»; «в небе солнца готический шпиль»). Дальше наблюдаем необычайно изящное разрастание поэтической мысли, сфокусированной на радости бытия: поэт извещает, что и «чувство слова», и «стиль поведения – наслаждаться началом дня» родились у него от этих пронзительных впечатлений едва ли не сценичного художественного действа, наблюдаемого им ранним морским утром через «штору» (читай, «занавес») рыбацкой сети…Учитывая общий контекст, нетрудно понять, кто, по разумению Митрохина, сценарист и режиссёр этого действа. И вот итог: впечатления оказались такого свойства, что не вместились в ординарные оценочные суждения и требует библейских категорий: свет моря равен «пасхальному огню», пробудившему радость сердца. Парадоксальность сонетного замка очевидна: казалось бы, это пейзажное стихотворение, хотя и очень живописное, но завершается евангельской констатацией божественности природной красоты. Такова особенность диалектики поэтической мысли Валерия Митрохина, заряженной свыше величальным отношением к природе («О матушка материя живая!»).
А в одном из сонетов образ моря разрастается в некое многозначное таинство:
MEMENTO MORI!
Я каждый вечер сижу у моря.
Я каждый вечер гляжу в зарю.
«Memento mori! Memento mori!» –
Беспечным тоном я говорю.
Легко запомнил я эту фразу,
Едва услышал её в кино.
Она легла мне на сердце сразу.
С тех пор и держит её оно.
Хотите верьте или не верьте –
Я перевода не знал тогда:
Не знал, что фраза моя о смерти.
Не знал латыни я в те года.
Тогда я думал: «Она – о море!»
«Memento mori! Memento mori!»
05.10.2012
Латинская фраза «Мemento mori» («помни о смерти») уже много веков повсеместно используется как призыв не забывать о неизбежности смерти, дабы направить человека к несуетности и истинным ценностям земной жизни. Иными словами, эта крылатая фраза призывает думать не о сиюминутном, а о вечном. Особенность этого глубоко философского высказывания состоит в его неотразимом суггестивном воздействии, даже на несведущих, что и утверждает поэт в повествовательной части сонета («Она легла мне на сердце сразу. / С тех пор и держит её оно», хотя, оговаривает автор, он «перевода не знал тогда»).
Но дальше начинается таинственная игра смыслов. Образ моря рядом с неожиданно проявившимся упоминанием о смерти вдруг начинает бликовать разнообразными гранями своего значения. Море видится то эстетическим центром жизненных впечатлений человека («Я каждый вечер сижу у моря») и потому символом бесконечной радости в ускользающей земной жизни, то идентифицируется со смыслом магической фразы «Memento mori!». Поэт начал стихотворение весёлым и беспечным повторением звучного словосочетания, рифмующегося с морем, а закончил призывом думать о вечном. И поскольку море – ещё и общепризнанный символ вечности, то, как нельзя лучше, контрастирует с быстротечностью человеческой жизни и тоже служит мощным напоминанием о смерти. То есть, смысл латинской фразы и символический смысл образа моря совпадают, что и констатирует поэт в сонетном замке, как бы убеждая читателя в безобманности своего интуитивного чутья к звучанию слов (которому, кстати сказать, по признанию самого поэта, он «двадцать лет учился у Орлова»). Искусным использованием приёма обманутого ожидания в этом сонете изящно зафиксировано семантическое сближение созвучных наименований: море – едва ли не самое точное и выразительное олицетворение вечности.
Даже с первого прочтения стихов Валерия Митрохина очевидна их интертекстуальность. И без специальных исследований воспринимается наполненность многих его сонетов библейскими реминисценциями, которые, как известно, увеличивают объём произведения несоразмерно объёму строк. «Под парусами Кара-Дага» – один из таких сонетов:
ПОД ПАРУСАМИ КАРА-ДАГА
Я морем шёл, аки по суху.
Такой привиделся мне сон.
Я слышал под собой лысуху –
Она кричала слово: «Тёрн!»
На серых скалах Кара-Дага
Тревожно гоготала гага.
Иерихонский голосина;
Обрыв стеной, как парусина.
И Кто-то смелый на руле
На быстроходном корабле…
И я тревожно пробудился
И слышу: «Что ж ты усомнился!?»
Под парусами Кара-Дага
Он дал мне навык оверштага*.
04.06.2013
*Оверштаг – поворот парусного судна против ветра с одного галса на другой, когда нос судна пересекает линию ветра. Галс – курс судна относительно ветра («Судно идёт левым галсом» – обращено к ветру левым бортом»).
Здесь, как видим, поэт переживает традиционное крымское состояние сна наяву: он не просто включает в текст библейские образы – он ними мыслит. И таким путём вводит читателя в атмосферу бытийной тревоги, опять же не умозрительную, а возникшую из живых картин крымской природы.
Итак, морем, «под парусами Кара-Дага», поэт ходит, «аки по суху». В птичьем крике различает слово «тёрн» – библейский символ испытаний, страданий и суеты (ведь именно из терновника люди сделали венец Иисусу). В «иерихонской голосине» колонии карадагских гааг воспринимает аллюзию одной из самых драматичных библейских историй – о жестоком разрушении стен палестинского города Иерихон израильтянами (с помощью воя и свиста бараньих рогов, «иерихонских труб», и одновременного вопля многотысячного войска). А на руле быстроходного корабля под парусами Кара-Дага – «Кто-то», которого всегда называют с заглавной буквы. Он «смелый» и щедрый…
Благодаря такому насыщенному смыслами пространству, читатель, возможно, на уровне подсознания, но всё же получит весть поэта о том, что крымские тревожные реалии, рождающие библейские ассоциации, несут божественное вразумление. Как оно пришло поэту в крымских прозрениях, когда он получил редкостный «навык оверштага» – способность и готовность, без всяких сомнений, противостоять резким порывам ветра, как бы прихотливо они не меняли своё направление.
Очень важно сказать, что Валерий Митрохин – один из тех немногих крымских поэтов, чей творческий потенциал позволяет развивать эпический взгляд на Крым и его историю, воспринимая и крымскую пространственную многоликость, и поразительную изменчивость его исторической судьбы во временном длении. Сразу подчеркнём и ещё одну особенность: взгляд Валерия Владимировича на прошлое вообще и на место Крыма в мировой истории – исключительно историософский, то есть основанный на приятии божественной освящённости, телеологичости исторической судьбы Крыма. Наиболее концентрированно свой историософский взгляд на Крым поэт сформулировал в сонете «Многосвечник»:
МНОГОСВЕЧНИК
Ты всем издалека видна
Судьбы славянской купина,
Прошу еще раз, опали меня.
И назови меня по имени.
Из прошлого воздвигни времени
Судьбы славянской племена.
Из твоего мы вышли семени —
Цветы твои и пламена.
Ты говоришь нам: «Аз есть с вами!»
Мы слышим: «...и никто на вы!»
Ты — многосвечник в Божьем храме
Ты — душу жгущие псалмы.
Опасна и неопалима –
Прекрасная частица Крыма.
31.10.12
Здесь снова евангельская символика до предела заполняет пространство стихотворения светом высших смыслов. В центре сонета – библейский образ неопалимой купины – горящего, но не сгорающего тернового куста, символизирующего спасительную Божью весть (Какую спасительную весть ждал поэт?) Крым в этом ёмком историософском поэтическом трактате – неопалимая купина исторической судьбы славянских племён: на крымских незыблемых рубежах рождались спасительные российские победы («Ты говоришь нам: «Аз есть с вами!» / Мы слышим: «...и никто на вы!») и открывались новые пути к развитию. Крым также и форпост славянского всемирного служения («Ты – многосвечник в Божьем храме»), и православное олицетворение красоты пережитых страданий («Ты – душу жгущие псалмы»). Вот почему в сонетном замке декларируется, что «крымская частица» (думается, славянской судьбы) – «опасна» (наверное, для недругов), «неопалима» же она (как понимается) для славянской истории, а «прекрасна» (как чувствуется) – для славянской души.
Так же историософичен сонетный образ русского города Севастополя. Но историософия этого сонета, созданного после судьбоносных событий 2014 года, пронизана ещё и пафосом победного ликования:
СЕВАСТОПОЛЬ
Белый Ангел у Чёрного моря
Серафимовы крылья простёр.
Майских маков трепещет костёр
Наподобие Триколора.
Белый город у Чёрного моря
Серафимовы крылья простёр…
Этот вымытый солнцем простор
Мы воспели в бессмертном фольклоре.
Эти вечные бухты крылаты.
Этих скал ослепительны латы.
Эти воды всегда солоны,
Словно Ангела взгляд, зелены.
Вот он поднял свои паруса.
В каждом пёрышке – божья роса.
15.06.15
Ряд сонетов Валерия Митрохина отражают сквозную тему крымской поэзии – тему тоски по России в пору государственной отчуждённости Крыма от духовной родины:
Потому не такой, потому,
Что живу не без роду и племени,
Что живу по московскому времени,
Что родился и вырос в Крыму.
«Из другого смотрю измерения…», 2013
От Скифии до самой Малороссии
Я шел пешком сквозь ветхие века.
Меня крестила в Храме Феодосии
Владимира Великого рука.
«Мне нравится экзотика и редкости…», 2013
Крымская сонетиана Валерия Митрохина украшена сонетами огромной обобщающей силы и эстетического блеска, выстроенными вокруг веры поэта в сакральность Крыма. К таковым, на наш взгляд, относятся и три сонета, написанные поэтом в один день – 28 августа 2012 года:
***
Ты – виноградной грозди очертанье,
Насквозь пронзённой солнечным лучом.
Ты – блеск росы и свет, и трепетанье,
Стрекоз над обесточенным ручьём.
Ты звёздный дом. Твоё названье – Астра.
Ты – дверь в астрал. Ты – звёздные врата.
Водою непоруганного карста
Омыты души, смыта суета.
Твои порой так дивны превращенья:
То винный лист, то рыбы силуэт…
Купель первоначального Крещения;
Апостол Первозванный и поэт.
В твоих долинах ходят приведения.
Их отличает скромность поведения.
***
Твои сосуды, мускулы и жилы
И весь мегалитический скелет
Питают сверхъестественные силы,
Немыслимые миллионы лет.
Ты испускаешь в космос раз за разом.
Пещерные вибрации свои.
И звуки эти слышит Вечный Разум,
И шлёт на яйлы ангелов рои.
Усыплет несъедобная маклюра,
Лекарственными яблоками двор.
Расслабятся твоя мускулатура
И карстовые нервы этих гор…
Твоих лесов нагорных шевелюра
Шевелится во сне с тех самых пор.
***
И сразу же – в какое-то мгновение –
Охватывает душу вдохновение.
И сердце невесомое всплывёт.
И слово – горлом, в судороге – рот.
Ты ощущаешь света иссеченье,
Тебя несёт могучее теченье…
Плывешь в потоке, сам себя спасая,
И рвётся вдруг твоя сажень косая.
И ты на крыльях, только что возникших,
Торжественно взлетая, тут же никнешь.
Аки по суху, птица по воде
Бежит, для взлёта набираясь прыти.
И ты творишь, но никакой корысти
Ты в этом не преследуешь труде.
Хотя поэт не объединил эти три сонета в одно произведение, но они создают впечатление художественного цикла. Едва ли не каждая строка первых двух сонетов – авторский афоризм о Крыме. В общей логике движения мысли всех трёх стихотворений – утвердившаяся со времён Адама Мицкевича на уровне закона русской поэзии – трансформация созерцания крымской неповторимости в поэтическое вдохновение. Написанные в один день три сонета В.Митрохина накрепко связаны этой логической цепью и живописно повествуют о бытийной миссии Крыма в русской культуре – провоцировать впечатлительное сознание к осмыслению и художественному воплощению многозначных крымских влияний.
Важно заметить, что крымская тема в сонетном творчестве В.Митрохина не ограничивается оригинальными сонетами, он также автор так называемых «вольных перепевов» «Крымских сонетов» Саула Черниховского (1875-1943), основоположника современной еврейской поэзии, уроженца Мелитопольского района Таврической губернии, неоднократно путешествовавшего по Крыму. О том, насколько русскому поэту удалось воспринять и передать это произведение, написанное на иврите, может обстоятельно сказать только читатель, владеющий обоими языками. Поэтому мы верим Михаилу Лезинскому, восторженно отозвавшемуся о «перепевах» Митрохина как о мастерском переводе.
Но нам важно здесь вспомнить о мотивации автора этой работы: «...Неожиданно для себя открыл Саула Черниховского — моего земляка и основателя ивритской литературы. Перевести его мне было не по силам. А вот пройти за ним в Крым, который он знал, кажется, мне удалось. Скажу больше. У меня такое чувство, что из крымчан именно мне он оставил это право. И я им воспользовался, как мог». Не можем не увидеть в этом высказывании Митрохина-переводчика трепетное желание ещё раз прикоснуться своим словом к родной земле, не пройти мимо уникальной возможности посмотреть на своё через чужое. По существу – усилить бытийный образ Крыма, как средоточия множественных культур, наблюдениями и размышлениями иноязычного, но проникновенного поэта.
***
Из всего, представленного в этом очерке сонетного великолепия, в котором евангельские аллюзии нераздельно слиты с земными впечатлениями, вырисовывается главное обретение самопознания поэта через крымские реалии: жизнь полна божественным светом. Не потому ли душа поэта неустанно «мироточит поэзией»?! И не потому ли сонеты Митрохина – не умозрительная констатация очевидностей, а живые меты сердечного проникновения в таинство жизни? Думается, именно эта способность привела его к овладению самыми разными средствами гармонизации противоречий бытия, явленными читателям в парадоксальных сонетных замках.
Стихи Митрохина наглядно показывают, что органичное усвоение сонетного мышления под силу лишь поэту, мыслящему многомерно. Демонстрируя верность традиции классической русской литературы – служить разумному, доброму, вечному, Валерий Митрохин вырабатывает своей сердечной мышцей достаточную энергию, чтобы освоить по-новому, с позиций поэта XXI века, драматическую красоту человеческой жизни и всего мироустройства. И при этом он нисколько не подвержен влиянию модного ироничного эклектизма постмодернистского толка.
Что касается чисто поэтических средств – метафор, эпитетов, сравнений, то скажем о них точно сформулированным словом поэта Бориса Кочерги: «все они выполняют какую-то вообще не свойственную им функцию: работают не в сфере сознания, а на уровне физиологии, то есть, вызывают не столько яркие представления, сколько ожоговые ощущения всеми рецепторами кожи» (Борис Кочерга, ««Иней» и «Снегопад». О поэзии Валерия Митрохина». – Интернетресурс).
О предназначенности поэта быть посредником между родной землёй и Всевышним свидетельствуют многочисленные вспышки осознания этой миссии, освещающие его поэзию всех времён. Если принять к сведению признание поэта, что своё писательство он осознаёт как письмо Господу Богу, которое он пишет Ему без устали, как «Его агент», «сообщая обо всем, что творится на земле», то родная земля в исполнении этой миссии видится незаменимым сейсмографом и средством передачи информации. Разве не об этом его стихотворение «Повелитель пчёл»?
Спасибо, Господи, за то, что поталанил,
За то, что поручил мне эту роль!
Я твой агент, Твой верный дистрибьютор…
………………………………………
Ты знаешь: я на месте – на посту…
…………………………………………
Я счастлив, хоть и выгляжу печально.
Всё под присмотром у меня, пока
Я слышу птиц и вижу облака,
Созвездия криниц, галактики баштанов,
Туманности холмов и грязевых вулканов…
В парсеках пасек всё ли я учёл –
Подпасок твой и повелитель пчел?!
«Повелитель пчёл», 21.07.13
Имея в виду, что все произведения, созданные Валерием Митрохиным, проникнуты крымским духом, его сонеты выглядят некой поэтической декларацией своей крымскости. Ещё не было поэта, рождённого в Крыму, который бы нашёл столь неотразимые поэтические средства для запечатления не только кровной связи с землёй, но и знаковости своего крымского происхождения. Митрохину – поэту, родившемуся в Крыму, удалось послать выразительную весть – и современникам, и потомкам – о том, что Крым для него не просто родная земля, это – первооснова всей жизни и Судьба. А философский пафос жанра сонета в исполнении этой высокой творческой задачи сыграл для поэта незаменимую, а может быть, даже решающую роль.
Крым, Судак. 2017.