Наталия МОРЖИНА
* * *
Как повезло нам,
что Альфонс Мария Муха
Саре Бернар нарисовал афишу
и стал невероятно популярен:
стал живописцем, стал творцом,
мир покорившим
текучей линией, изыском колорита,
уютом меланхолии и неги,
залив его, заполнив прихотливо
тем ласковым мерцаньем розоватым!
Оставил след вторженья повсеместно –
от фресок до гардин и бонбоньерок,
трудом установил порядок новый
в искусстве, и в манерах, и в быту.
Какое счастье, что Иосиф,
он же Бродский,
все ж написал свой первый стих
тогда, в семнадцать,
все ж написал – и не застопорил на этом,
а стал поэтом,
истинным поэтом!
Что по ночам его светила лампа
там, в закутке за шкафом, где трудился
чеканщик фраз,
огранщик слов алмазных,
стихом своим пленивший миллионы,
жрец божества по имени Язык.
- Будь проще, - говорит мне обыватель.
А люди посерьезней добавляют:
«Художника обидеть может каждый»,
но произносят иронично, в шутку,
не понимая этой страшной правды.
Каким бы был наш мир, когда бы кстати
(а век с тех пор перевернул страницу)
не разобидели смертельно молодого
Адольфа Гитлера, чей папа – Шикльгрубер,
не осмеяли, выставив придурком
и бездарем, художества его,
а поддержали б, дав образованье,
и раскрутили нервного мазилу.
Он мог бы модным стать авангардистом,
сюрреалистом, неоклассицистом –
черт знает чем – да я на все согласна.
Затмил бы популярностью и Муху.
И покорил бы мир,
как с детства грезил,
залив его, заполнив прихотливо
свежайшей краской.
Краской – а не кровью!
Не насаждал бы «мировой порядок»…
Прекрасен был бы след его вторженья,
а не чудовищен
и не катастрофичен.
Каким бы был наш мир, какой – Россия,
когда б другой Иосиф – Джугашвили –
свой первый стих увидевший в печати
тогда, в семнадцать,
не застопорил на этом,
а стал поэтом, истинным поэтом?
О лирика грузинская, о тонкость
созвучий и мелодий, светотени,
о чистота и помыслов, и пенья!
Как ты могла не опьянить мальчишку
и не назначить к вечному служенью
семинариста и ослушника, бродягу?
Вот стал бы он излюбленным поэтом
и классиком Серебряного века,
продлив его на целый век двадцатый!
И по ночам его горела б лампа,
но не в Кремле, а там, где дышит муза
(по стали не выводится чеканка).
А люди, восхищенные стихами,
восторженные пели б дифирамбы:
«Вот гений всех народов и времен!»
и сотворили б новую кумирню.
Но это был бы светлый культ Поэта.
И только так пленил бы миллионы,
лишая сна, но только сна – не жизни.
Не загубив ни душ, ни тел, ни стран.
Не людоедствуя, во тьме теряя разум,
уничтожая тех, кто вдохновенен…
(Недаром покушения боялся:
своею же задушен черной кровью.
Так отплатила кровь ему за кровь.)
Какая участь – потеряв талант,
разрушить душу.
Не за что молиться.
Спасибо тем, кто Мунка не обидел.
Не оскорбил священное безумье
и крик его оставил на полотнах…